— Чую, сын любезный, не жилец я больше на свете. И вот тебе мой наказ: становись на царство. Царевны, сестры твои, все на выданье. Кто первый станет свататься, за того и отдавай.
Пожил старый царь ещё день ли, два ли и умер.
Погоревал Иван-царевич, потужил, да что будешь делать! Заступил на царство. Стал править.
А сестры всё по отцу плачут, всё в слезах да в печали.
Вот как-то раз и говорит Иван-царевич:
— А что, сестрицы, не сходить ли нам в заповедный сад погулять, кота-баюна послушать, поразмыкать грусть-тоску?
— Пойдём, братец, пойдём!
Едва успели в заповедный сад прийти, как набежала чёрная туча с ветром, грянул гром, и вдруг, откуда ни возьмись, налетел Ворон. Ударился Ворон оземь и стал пригожим молодцем.
— Иван-царевич, отдай Марфу-царевну замуж за меня!
Вспомнил Иван-царевич родительский наказ и говорит:
— Коли люб ты сестрице, пусть идёт.
Марфе-царевне молодец по сердцу пришёлся. А в царском житье ни пива варить, ни вина курить — всего вдоволь.
Стали свадьбу играть, пир пировать.
И только вышли гости из-за стола, как потемнело всё кругом: набежала черная туча, грянул гром, и унесло Марфу-царевну с Вороном Вороновичем из горницы неведомо куда.
День за днём, неделя за неделей — и год на исходе, а о Марфе-царевне нет вестей.
Ольга-царевна да Анна-царевна стосковались по своей сестре и просятся:
— Пойдём, братец, в заповедный сад, погуляем!
Только пришли в сад, как набежала опять чёрная туча, поднялась буря и ударил гром. Будто камень, под ноги упал ясный Сокол. Сокол ударился оземь и обратился добрым молодцем.
— За честь спасибо, а воли с сестры не снимаю. Пойдёт за тебя — перечить не стану.
Поклонилась Ольга-царевна брату и молвила:
— Суженого не обойдёшь, не объедешь!
И в тот же день сыграли свадьбу.
Не успели допировать, как зашумела непогода, ударил гром, и унесло Ольгу-царевну с Соколом Соколовичем из горницы, словно их и не бывало.
День за днём — будто дождь дождит, а неделя за неделей — как река бежит. Год прошёл, а о Марфе-царевне да об Ольге-царевне никакого слуху нет.
Стосковалась Анна-царевна в одиночестве, сидит в тереме, никуда не выходит.
Ивану-царевичу жаль сестру:
— Пойдём-ка, Анна-царевна, в заповедный сад, погуляем. Поразмыкай грусть-тоску.
Только пришли в сад, набежала чёрная туча с громом, с молнией, поднялась великая буря, и прямо из-под тучи налетел Орёл. Пал Орёл наземь и обратился таким молодцем прекрасным — ни в сказке рассказать, ни пером описать.
— Ну, Иван-царевич, принимай гостя! Породниться с тобой хочу; отдай за меня Анну-царевну.
— Неволить Анну-царевну не стану, а за честь спасибо. Вздумает пойти — совет да любовь.
— Видно, братец, и мне пришла пора своё гнездо вить, свой дом заводить,— сказала Анна-царевна.
Стали свадьбу играть.
Столованье было ещё вполпира, а гости ещё вполпьяна, как ударил сильный гром и такой поднялся вихрь, что двери с петель сорвало. Подхватил тот вихрь Анну-царевну с Орлом Орловичем, и унесло их неведомо куда.
Скучно Ивану-царевичу одному жить. Год прошёл, а сестры будто в воду канули — ни слуху ни духу.
Стал он думу думать: «Чего я всё живу один-одинёшенек! Пришла пора и мне на белый свет поглядеть. Может быть, и о сестрах что поразведаю».
Министрам наказал царством править, а сам сел на коня — и только пыль столбом завилась за добрым молодцем.
— Если есть кто живой, скажи мне: кто побил это войско?
Отозвался один человек:
— Я только жив остался, а побила всех Марья Моревна, прекрасная королевна.
— В кою сторону она уехала?
— На полдень повернула.
Не стал добрый молодец мешкать, повернул коня на полдень.
Едет и день, и два. На исходе третьего дня наехал опять на побоище: много лежит побитого войска.
— Эй, есть ли хоть одна живая душа? Откликнись, скажи: кто побил эту рать?
— Марья Моревна, прекрасная королевна, побила наше войско,— услышал он ответ.
Диву дался Иван-царевич.
Не терпится ему: коня понужает, путь продолжает, торопится догнать полёницу [полёница — богатырка].
Близко ли, далеко ли ехал — наехал на третье побоище: видимо-невидимо побито войска.
Приподнялся один воин из-под ракитова куста:
— Все три побитые рати — из Кощеева царства. Шли мы войной на Марью Моревну, прекрасную королевну, Кощея Бессмертного из плена выручать. А она в своё царство не допустила, в пути-дороге встретила, всех повоевала, в живых никого не оставила.
Объехал Иван-царевич кругом побоища и увидел: в чистом поле шатёр стоит. У шатра конь пшеницу ест.
Подъехал к шатру, расседлал, разнуздал коня, пустил на волю, а сам глядит, что будет.
Конь прямо к пшенице пошёл, другой конь посторонился, и стали вместе пшеницу есть.
«Моему коню место у корма нашлось, найдётся и мне место в шатре у богатыря».
Вошёл в шатёр, огляделся и глазам не верит: думал, богатыря увидит, а там спит девица такой пригожести, что он так и обмер. Этакой красоты отродясь не видал!
Ивану-царевичу и самому с дороги отдохнуть хотелось. Не стал он будить красавицу, а лёг рядом и уснул крепким сном.
Прошло так сколько-то времени, пробудилась девица, огляделась и вскочила на ноги:
— Какой такой невежа спит тут незваный-непрошеный в моём шатре, прохлаждается? Да ещё и своего коня к моей пшенице пустил!
Схватила меч, замахнулась, да призадумалась; опустилась рука с мечом.
«Ведь и он мог бы убить меня сонную, да не убил. Сонного да лежачего бить — в том не удаль, не честь, а бесчестье».
И принялась будить незваного гостя:
— Встань, проснись, пробудись, добрый молодец!
Разбудила Ивана-царевича, стала ему пенять, выговаривать :
— Кто ты, чьего роду-племени? Из какой земли приехал сюда? Чего ради своего коня кормишь моей пшеницей? И сам без спросу в чужой шатёр зашёл да спать повалился!
— Я и есть Марья Моревна.
— Так вот, Марья Моревна, прекрасная королевна, отдохнуть мне с дороги хотелось, а ты спишь! Жаль было будить, тревожить тебя. Не гневайся на меня, на дорожного человека.
На том Марья Моревна, прекрасная королевна, с Иваном-царевичем помирилась.
— Скажи мне, Иван-царевич, по своей ли воле едешь или неволя гонит тебя?
— Добрые молодцы всегда ездят по своей воле.
— Ну, а коли так, дело не к спеху — останься, погости в моём царстве.
Иван-царевич с радостью согласился, и поехали они к Марье Моревне в царство.
Погостил там Иван-царевич с неделю и крепко полюбился прекрасной королевне Марье Моревне. А она ему с первого дня по сердцу пришлась. И скоро сыграли они свадьбу.
— Царством правь, за всем доглядывай. Во дворце по всем покоям ходи, только в тот чулан не заглядывай, что под поварней, где дверь лыком завязана, смолой запечатана. Туда не ходи ни за что, а пойдёшь — худо нам будет.
Подала ему связку ключей, попрощалась и уехала Марья Моревна, прекрасная королевна.
Остался Иван-царевич время коротать, молодую жену дожидаться. День-другой прожил, и такая на него скука навалилась, что невмоготу стало.
Не знает, за что приняться, куда от тоски деваться. Запала ему дума. «Сколько времени тут живу, а ни палат, ни обзаведенья не знаю. Какой я после этого хозяин!»
Взял он ключи и стал по покоям, по горницам ходить. Все палаты обошёл, все службы осмотрел. Ни богатство, ни заморские диковины не радуют, не развлекают: гнетёт его по-прежнему скука смертная. Считает дни, когда Марья Моревна воротится, и тут вспомнил: «Что она мне про какой-то чулан говорила, ходить не велела?»
Как только вспомнил об этом, так всю скуку как рукой сняло. Ни о чём больше думать не может, как только об этом чулане.
«Что там хранится? И как так: жена знает, а мужу знать не велит! Где это видано, где это слыхано!»
Так ему не терпится узнать, что бегом побежал на поварню. Увидал в сенях замшелую лестницу в подполье. Спустился по лестнице, а там дверь: мохом поросла, лыком завязана, смолой запечатана.
«Тот самый чулан и есть, куда мне ходить не велено!»
И так ему невтерпёж, что не стал лыки развязывать, не стал ключ искать, а понатужился, навалился плечом и вышиб дверь вместе с ободвериной. Шагнул через порог, огляделся — ничего в том закутке не увидел, кроме паутины.
«Видно, не в тот чулан я попал».
И вдруг слышит где-то внизу, сбоку, глухой стон:
— Пить мне, пить подай! Пить мне, пить подай!
Пошёл в ту сторону, откуда стон слышится, разглядел в стене чугунную дверь, приник ухом и слышит снова:
— Пить мне, пить подай!
Не стал Иван-царевич долго раздумывать, выломал и эту дверь. За дверью — ещё одна лестница. Спустился по той лестнице в подземелье, а там огонь горит. Над огнём на двенадцати цепях железный котёл висит. В котле, прикован за руки, за ноги, старик сидит, страшный, зелёный.
— Добрый молодец, пить мне, пить подай! Три года без воды маюсь.
Иван-царевич пожалел его, подал ведро воды. Выпил старик и ещё попросил. Подал ему другое ведро воды, а тот выпил и ещё пить просит. Принёс Иван-царевич третье ведро.
— Ну, Иван-царевич, не видать тебе Марьи Моревны, как своих ушей! А за то, что ты меня, Кощея, водой напоил, силу мою воротил, я тебя два раза помилую, а уж третий раз на глаза не попадайся!
Зашумело, загрохотало, и вылетел Кощей Бессмертный из подземелья.
Только успела она крикнуть:
— Не послушался меня, Иван-царевич, наделал беды! Не видаться нам теперь с тобой вовеки!
Погоревал, потужил Иван-царевич, снарядился в путь-дорогу.
«Хоть весь белый свет обойду, а найду свою Марью Моревну!»
Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается,— увидел дворец. У дворца дуб стоит, на дубу Ворон сидит.
Слетел Ворон с дуба, ударился оземь — стал добрым молодцем:
— Здравствуй, Иван-царевич, здравствуй, братец любезный!
Тут выбежала Марфа-царевна, гостя встретила, повела во дворец.
Погостил Иван-царевич три дня, стал прощаться:
— Не могу дольше гостить. Надо мне ехать, Марью Моревну, прекрасную королевну разыскивать!
— Э, брат, с разумом доставал, да без разума потерял ты Марью Моревну! — сказал Ворон Воронович.— Трудно тебе будет с Кощеем Бессмертным тягаться!
Марфа-царевна заплакала:
— Куда ты, братец, поедешь на верную смерть! Убьёт тебя Кощей Бессмертный!
— Ну, сестрица, семи смертям не бывать, одной не миновать, а доброму молодцу надо о жизни помышлять.
И стал прощаться.
Зять с сестрой вышли провожать. Ворон Воронович говорит:
— Что ж, ступай. Коли беда тебя постигнет, чем могу, помогу.
И дал ему вороново перо:
— Теперь буду знать, коль приключится какая невзгода.
Вскочил на коня Иван-царевич — и только пыль столбом вслед завилась.
Ехал день, два и неделю и видит — стоит дворец краше прежнего. У дворца три дуба, а на дубах Сокол сидит.
Как только Иван-царевич стал ко дворцу подъезжать, слетел Сокол наземь, оборотился добрым молодцем и закричал:
— Ольга-царевна, выходи дорогого гостя встречать.
Выбежала средняя сестра на крыльцо, поздоровалась, от радости не знает, куда Ивана-царевича усадить, чем накормить. Накормили, напоили, спать уложили.
На другой день Иван-царевич встал раненько, умылся белёнько:
— Ну, спасибо за хлеб, за соль! Надо мне ехать.
— Что ты, что ты, братец! Погости у нас хоть с недельку, куда тебе торопиться!
— Нет, не могу я остаться: надо мне ехать, Кощея Бессмертного разыскать, Марью Моревну выручать.
Ольга-царевна заплакала, а Сокол Соколович говорит:
— Трудно тебе придётся, да делать нечего — сам во всём виноват. Ступай.
И подал ему на прощание соколиное перо:
— Теперь буду знать, коль приключится какая невзгода с тобой.
Обнялись они в последний раз, и отправился Иван-царевич в путь.
Ехал, ехал — заехал в глухой, тёмный лес, никакого жилья нету. Конь притомился, и самому пить-есть захотелось. И тут выехал на поляну, смотрит — стоит краше прежних двух дворец.
Около дворца девять высоких дубов, а на тех девяти дубах сидит Орёл. Увидал Орёл Ивана-царевича, слетел на землю и обернулся добрым молодцом:
— Давно тебя ждал, братец любезный! Повёл во дворец.
— Анна-царевна, что есть в печи, всё на стол мечи!
Анна-царевна стол накрыла, наставила всяких кушаний, вин и медов.
Дорогого гостя зять с сестрой потчуют. Накормили, напоили, стали выспрашивать.
Иван-царевич про своё житьё-бытьё стал рассказывать: как он поехал сестриц проведать, как повстречался с Марьей Моревной, прекрасной королевной, и как Кощея Бессмертного водой напоил, а тот Марью Моревну похитил.
— И вот надо теперь мне поспешать — жену выручать.
— Это мы всё, братец любезный, знаем,— говорит Орёл Орлович.— С разумом ты женился, да без разума жены лишился. Трудно тебе Марью Моревну выручать, с Кощеем Бессмертным воевать!
— Трудов не боюсь. Всё равно семи смертям не бывать, а одной не миновать. Лучше живому не быть, чем без Марьи Моревны век прожить!
Отдохнул Иван-царевич и стал в путь собираться. Орёл Орлович подаёт ему орлиное перо:
— Храни его всегда при себе. Если беда с тобой приключится, я знать буду и, чем могу, тебе помогу.
Иван-царевич поблагодарил зятя с сестрой, вскочил на коня и отправился в Кощеево царство.
Увидала она Ивана-царевича, горько заплакала:
— Ах, Иван-царевич, сокол мой ясный, зачем ты сюда пришёл? Меня ты не выручишь, а себя погубишь. Воротится Кощей, убьёт тебя. С разумом меня замуж взял, да без разума потерял!
— Не сердись, Марья Моревна! Прости мне мою вину, вперёд таков не буду. А теперь пришёл тебя выручать. Лучше уж с тобой умирать, чем одному век коротать. Поспешай, поедем прочь отсюда!
Только они уехали, как Кощеев челядинец обратился птицей ястребом и полетел в царство Змея Горыныча. Там Кощей Бессмертный на свадьбе гулял.
— Что ты тут пьёшь, гуляешь, о своих землях совсем забыл! Ведь Иван-царевич Марью Моревну увёз!
Кинулся Кощей к своему коню:
— Ну, конь, выручай! Пока мы тут гостили, Иван-царевич Марью Моревну увёз! Можем ли беглецов догнать?
Отвечает конь:
— Торопиться некуда. Пей, гуляй еще трое суток, а потом ложись спать. Когда выспишься, пирогов напечём, пироги съедим, тогда и поедем.
Вот Кощей ещё трое суток попировал, трое суток проспал, пирогов напекли, наелись и поехали в погоню. Не успел Кощей Бессмертный сесть на своего коня, как уже догнал Ивана-царевича с Марьей Моревной:
— Ну, Иван-царевич, в первый раз я тебя живым оставил и сейчас тоже помилую за то, что ты меня водой напоил, силу мою воротил! А уж больше не надейся на пощаду — не быть тебе живому, коли ещё раз попадёшься на глаза!
Иван-царевич кинулся на него с мечом. Меч не сечёт, а Кощей смеётся:
— Глупый же ты, Иван-царевич, коли на свою силу да на острый меч понадеялся! Меня меч не сечёт и никакая сила не берёт.
Подхватил Марью Моревну, поворотил коня — только их и видел добрый молодец.
Кручинится, думает: «Как мне быть, как Марью Моревну выручить? Лучше смерть в бою принять, чем её в неволе оставить».
И поехал опять в Кощеево царство. Кощееву коню три поскока скакнуть, а Ивану-царевичу три недели ехать. Пока он был в пути, в дороге, Кощей собрался за тридевять земель, в тридесятое царство, своему челядинцу-оборотню наказывал:
— Поеду к Змею Горынычу на крестины. Ты за домом поглядывай, а что случится — весть подай!
Иван-царевич добрался до Кощеева царства, подъехал ко дворцу, смотрит — сидит Марья Моревна у окошка уплаканная, на свою сторону поглядывает. Увидала его, ещё горше заплакала:
— Зачем ты воротился сюда? Всё равно нам не уехать. Кощей догонит на своём коне, убьёт тебя.
— Всё равно когда-нибудь умирать надо будет. Лучше умереть, чем с тобой в разлуке жить!
Марью Моревну эти слова утешили. Не стала она перечить. Ивана-царевича накормила, напоила, дали время коню отдохнуть — и уехали.
А челядинец птицей ястребом обратился и полетел в Змеегорынычево царство, прямо в ту пещеру, где шёл пир-столованье.
— Ты тут пьёшь, гуляешь, забавляешься, а у нас в царстве беда стряслась: опять Иван-царевич приехал и Марью Моревну увёз!
— Когда уехали из нашего царства?
— Да уж с неделю времени будет.
Кощей пошёл на конюшню и говорит своему коню:
— Пока тут пир пировали, Иван-царевич в наше царство приезжал и Марью Моревну увёз. Прошло тому с неделю времени. Можем ли мы догнать?
Конь отвечает:
— Пируй, гуляй спокойно ещё три дня, потом отдыхай три дня, а потом пусть тесто ставят да пироги пекут. Когда пирогов наедимся, тогда их и догоним.
После того ещё три дня Кощей пировал, потом на три дня спать завалился, а потом приказал тесто ставить да пироги печь. Наелись горячих пирогов, сел Кощей на своего коня и через три поскока настиг Ивана-царевича с Марьей Моревной:
— Ну, теперь тебе пощады не будет!
Рассек своим заколдованным мечом Ивана-царевича на мелкие куски: «Пусть сороки да вороны клюют!» — а Марью Моревну повёз в своё царство.
— Видала, что с твоим Иваном-царевичем сделал? То же и тебе будет, коли за меня замуж не пойдёшь!
А в это время, когда рассек Кощей Бессмертный Ивана-царевича, у Ворона Вороновича, у Сокола Соколовича и у Орла Орловича на перьях кровь выступила.
— Видно, с нашим братцем беда приключилась! И все трое слетелись к тому месту, где Иван-царевич лежал. Говорит Орёл Орлович:
— Ты, Ворон Воронович, лети за мёртвой водой, Сокол Соколович, доставай живую воду, а я здесь останусь тело караулить.
Ворон Воронович с Соколом Соколовичем улетели, а Орёл Орлович каждый кусок ключевой водой обмыл и сложил все куски в одно тело, как надобно быть.
Тем временем Ворон да Сокол воротились, брызнули мёртвой водой — срослось тело; брызнули живой водой — Иван-царевич потянулся, открыл глаза и говорит:
— Ах, как долго я спал!
— Веки веков тебе бы тут спать, если бы не мы,— отвечали зятья.— Вставай, да пойдём к нам в гости!
— Нет, братцы любезные, не могу я в гости идти: надо мне Марью Моревну выручать. Когда вызволю её от Кощея, тогда погостим у вас.
Попрощался Иван-царевич, поблагодарил зятьёв и отправился в Кощеево царство.
Увидела его Марья Моревна, от радости и плачет и смеётся:
— Ты ли это, ненаглядный мой Иван-царевич?
— Я самый и есть.
И рассказал, как Ворон Воронович, Сокол Соколович да Орёл Орлович выручали его из беды.
— Видно, одной силой да мечом не одолеть Кощея. Он хитёр-мудёр — надо его перехитрить. Ты выспроси, где он достал себе такого коня, и узнай как-нибудь, где находится смерть Кощеева, а там уж моё дело с ним посчитаться.
Марья Моревна в ту пору одна во дворце была. Привела Ивана-царевича в горницу, накормила, напоила и отворила погребицу:
— Ухоронись в подполье до поры до времени.
Только успела погребицу затворить, как зашумело, загремело — налетел Кощей Бессмертный.
— Фу-Фу-Фу, что за чудо, что за диво? У меня в горнице русским духом пахнет!
Марья Моревна говорит:
— Что ты, миленький, откуда тут русскому духу быть? Ты по белу свету летал, там русского духа набрался. Садись-ка пообедай да ложись отдохни.
Марья Моревна подсела к нему и заговорила:
— Таково мне было скучно без тебя, а как воротился домой — всю скуку как рукой сняло, будто летним солнышком обогрело!
Любо Кощею слушать такие слова — лежит ухмыляется.
— Сладки твои речи, Марья Моревна, а коли правду молвила, так давай же весёлым пирком да за свадебку! Иван-царевич теперь не придёт, не приедет: его давно сороки да вороны расклевали.
— Знаю, что нету в живых Ивана-царевича, знаю, что нет мне вровню жениха, кроме тебя. За тебя и выйду, как по смерти Иванушки год минет.
Кощей рад-радёхонек: год — не век, недолго ждать.
Марья Моревна спрашивает:
— Где ты достал себе такого коня?
— Своего коня достал я за тридевять земель, в тридесятом царстве. Там за огненной рекой живёт моя тётка, Яга Ягишна. Есть у неё кобылица, за три дня кругом всего белого света облетает, в тридцать лет один раз жеребится. Кто у тётки три дня двенадцать кобылиц пропасёт, ни одной не упустит — тому она жеребёнка от той кобылицы даёт, а кто не управится — тому голову прочь. Много туда добрых молодцов хаживало, а назад только я один воротился. Ягишных кобылиц упасти — горе да беда, а через огненную реку переправы и вовсе нет!
— А как ты себя сохранил — через огненную реку переправился?
Показал Кощей ширинку (полотенце):
— Махнёшь этой ширинкой три раза вправо — мост высокий через реку станет, огонь не достанет; махнёшь трижды влево — моста как не бывало!
И кинул ширинку в укладку.
Марья Моревна к Кощею ластится:
— Не утаи, откройся мне: где твоя смертынька находится?
— Много будешь знать — скоро состаришься!
— Коли бы знала да ведала, где твоя смерть, оберегала бы тебя от всякой напасти.
Марья Моревна вскочила, голик из-под печки достала, завернула в шёлковый платок и поставила в красный угол.
Засмеялся Кощей:
— У бабы волос долог, да ум короток! Мыслимое ли дело, чтобы смерть моя была в голике? Смерть моя — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, заяц в железном сундуке сидит, сундук на крепкий замок закрыт и закопан под самым большим дубом на острове Буяне, посередь моря-океана. Вот где смерть моя находится! Если бы кто и добрался до того острова, всё равно моя смерть в руки не дастся.
— Поеду моего друга, Змея Горыныча, навестить. Погощу у него, а когда вернусь, чтобы к свадьбе всё было готово!
Только Кощей за ворота, как Марья Моревна Ивану-царевичу всё рассказала, дала чудесную ширинку, напекла подорожников, и отправился Иван-царевич за тридевять земель, в тридесятое царство, к Яге Ягишне коня добыть либо буйную голову сложить.
Шёл он, шёл, долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли... Съел все подорожники, что напекла Марья Моревна, и от усталости да от голода совсем из сил выбился.
Сел на придорожный камень отдохнуть. Бежит мимо медведица с медвежатами. Натягивает он тугой лук, кладёт стрелочку калёную, ладится стрелить медведицу.
— Не стреляй меня, добрый молодец,— говорит медведица,— не сироти моих медвежатушек! Я тебе пригожусь.
Послушался Иван-царевич, перетерпел голод, отдохнул и дальше пошёл.
Шёл, шёл, опять притомился; и голодно ему, и жажда донимает. Увидал большой улей: «Дай-ка мёдом полакомлюсь!»
А пчелиная матка ему:
— Не тронь, Иван-царевич, моего мёду, не зори нашего улья! Я тебе службу сослужу.
— Ну, что с тобой делать! Видно, придётся ещё потерпеть.
И тронулся в путь. А голод — не тётка: так отощал, что насилу ноги передвигает.
Прошло сколько там времени, вышел к морю; видит, у самой воды, на песке, щука большая лежит, рот разевает.
«Ну, теперь нашёл, чем голод утолить!»
Только руку протянул — щуку взять, взмолилась она:
— Добрый молодец, пусти меня в море! Я тебе верой-правдой послужу.
Подумал Иван-царевич: «Медведицу отпустил, пчёлок не обидел, а щука чем виновата? Потерплю ещё часок — может быть, жильё недалёко».
Кинул щуку в море, подтянул кушак потуже, путь продолжает.
Невдалеке от моря увидел избушку. Пошёл в ту сторону, а избушка за рекой стоит. В реке не вода бежит, а огонь горит, пламенем полыхает.
Вытащил из-за пазухи Кощееву ширинку, махнул ширинкой направо раз, другой и третий — перекинулся через реку горбатый мост выше огня. Перешёл Иван-царевич на другой берег, махнул ширинкой налево три раза — не стало моста.
На пригорок поднялся — перед ним избушка на курьей лапке, на веретённой пятке. Вокруг высоким тыном обнесена, на каждом колу человечья голова насажена, только один кол пустой.
Подумал Иван-царевич: «Не моей ли головы этот кол дожидается? »
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, только ночь ночевать.
Избушка повернулась к лесу задом, к доброму молодцу передом. Иван-царевич на крылечко поднялся, дверь распахнул, а в избушке сидит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, руки как крюки.
— Ох, давно русского духу не слыхала, а нынче русский молодец сам в руки даётся!
— Погоди, старая карга, рот разевать! Сперва напои, накорми дорожного человека, баньку истопи, дай помыться, попариться, а потом будем с тобой разговоры разговаривать.
Старуха подполье открыла, на коленки стала, каравай достала, к печи кинулась, заслонкой забренчала, щей плеснула, накормила, напоила, баню истопила.
Иван-царевич напарился, намылся, пришёл — на лавку повалился.
— От дела, добрый молодец, лытаешь или дело пытаешь?
— Слышал, бабушка, есть у тебя конь-бегунец. Мне как раз конь надобен.
— Есть, есть у меня конь-бегунец, только так не дам, надо его заслужить. Ну, да ведь у меня не три года, не год служить, только три дня кобылиц пасти. Упасёшь кобылиц — получай бегунца, не упасёшь — на себя пеняй. Видал, поди, сколько голов на кольях в тыну? Только одной головы там ещё не хватает.
Поутру встали; накормила Яга Ягишна Ивана-царевича, выгоняет двенадцать кобылиц, все одной масти, волос в волос. Кобылицы хвосты задрали, кинулись в лес бежать какая куда. Только их и видел Иван-царевич.
Побрёл он в лес, сел на пенёк, пригорюнился. Откуда ни возьмись, подбегает медведица;
— Не тужи, Иван-царевич, всё дело справится. Выломай себе прут покрепче да ложись отдыхай спокойно. Вечером я всех кобылиц соберу. Ты их тем прутом знай по бокам охаживай, и никуда они не денутся, все, как одна, домой побегут.
Медведица убежала, а Иван-царевич выломал рябиновый прут, к пеньку привалился и заснул крепким сном.
Солнце стало на закате, пошёл по лесу конский топ, выскочили с разных сторон все двенадцать кобылиц, дрожат, гривы колом стоят.
Иван-царевич принялся их рябиновым прутом по бокам стегать. Рябина не ольха — гнётся, не ломается, вкруг хребта обвивается. Так проучил, что все кобылицы в мыле домой прибежали.
Яга Ягишна ворота отворила, заперла кобылиц в конюшню:
— Ох, злодей, не столько кормил, поил, сколько гонял да мучил!
На стол собрала, накормила Ивана-царевича:
— Ложись спать, завтра со светом вдруг разбужу!
Иван-царевич спит не спит, слышит — схватила Ягишна железный прут, побежала в конюшню:
— Ах, такие-сякие, что я вам говорила? Не могли убежать да скрыться!
И до тех пор их била, стегала, покуда железный прут не обломала.
На другой день, ни свет ни заря, разбудила Яга Ягишна Ивана-царевича, сунула ему краюху хлеба:
— Поди, службу справляй.
Только Иван-царевич выгнал кобылиц за ворота, как они хвост трубой — и разбежались в разные стороны. Остался Иван-царевич один, побрёл в лес, присел на пенёк, запечалился: «Как табун собрать да домой пригнать всех до единой?»
А в это время прилетела пчёлка:
— Ж-ж-ж, не тужи, Иван-царевич, ложись почивай, а вечером дело справится! Знай их кнутом стегай, и все до одной дома будут.
Пчёлка улетела, а Иван-царевич свил кнут и спать повалился.
Только солнышко стало садиться, как пошёл по лесу шум, и одна за другой выскочили с разных сторон двенадцать кобылиц, все в пене, боками поводят, ушами прядут. Иван-царевич свистнул, крикнул, кнутом взмахнул — и побежали они домой.
Яга Ягишна стоит у ворот, ругается:
— Вот злодей, вот душегуб! Только и знал, что день-деньской гонял, а не поил, не кормил!
Со двора пришла, в чашку щей плеснула, кинула на стол чёрствую горбушку:
— Ужинай!
Иван-царевич щей похлебал, лёг на лавку, кафтаном укрылся, а сам не спит — слушает, что будет.
Яга Ягишна схватила медный прут, побежала в конюшню, принялась кобылиц медным прутом стегать да приговаривать:
— Худо я вчера вас учила: опять не могли укрыться!
— Век бы не найти, не собрать, коли бы не пчёлы. Налетело пчёл видимо-невидимо — и так нас жалили, гоняли, что не стало мочи терпеть!
— На суше не могли скрыться — завтра в воде ухоронитесь!
Утром все кобылицы рассыпались по морскому берегу и кинулись в море. Только круги да пузыри по воде пошли. Потом всё стихло. Сидит Иван-царевич да камне у самой воды, задумался: «Как их на дне морском искать станешь?»
А в это время высунулась из воды щука:
— Не горюй, Иван-царевич, всех до одной к тебе пригоню! Я сегодня тебе послужу и вперёд твоего добра не забуду, только вспомни меня, когда понадоблюсь.
Щука скрылась, а Иван-царевич стал день до вечера коротать. И как стало солнышко на закате, всколыхнулось море, выскочили на берег одна за другой все кобылицы, дрожат, фурчат, гривы колом стоят.
Увидала баба-яга, что Иван-царевич кобылиц пригнал, стала, руками всплеснула:
— Ox, такие-сякие, не могли-таки ухорониться! Ну да всё равно живого не выпущу!
Выбежала на крыльцо:
— Хорошо, молодец, службу справил! Поди теперь в крайнюю конюшню, там твой бегунец стоит.
Пошёл Иван-царевич в конюшню, а там стоит заморённый конишка.
— На таком одре только воду возить, а не богатырю ездить!
Тут заговорил конь:
— Не торопись, Иван-царевич, хулить меня, а выслушай. По три ночи Яга Ягишна мою силу в кобылиц переводила, чтобы могли они от тебя скрыться, а в эту ночь, коли будешь спать, она и из тебя всю силу выведет, и тогда не быть тебе живому. Надо нам с тобой сегодня ночью перебраться через огненную реку. За рекой растёт разрыв-трава. Покатаюсь по утренней росе на том лугу — и вся моя сила воротится. Как поужинаешь, спать не ложись, а поди ко мне.
Баба-яга ласково встретила Ивана-царевича, наставила разных кушаний, напитков:
— Кушай, добрый молодец! Был ты у меня в услуженье, а стал гость дорогой. Ешь — наедайся, пей — напивайся, спи, отдыхай сколько хочешь: будить на заре не стану.
А про себя шепчет: «Будешь так крепко спать, что и век не встать».
После ужина Яга Ягишна уснула, а Иван-царевич потихоньку пробрался на конюшню, выпустил коня и повёл его к огненной реке. Махнул ширинкой направо раз, другой и третий — стал над рекой высокий мост. Переправился на другой берег и махнул ширинкой налево — не три, а два раза,— остался мост, только чуть держится.
Конь нашел лужок, где росла разрыв-трава, и, как только заря занялась, покатался по росе, встал, встряхнулся:
— Ну, Иван-царевич, теперь я совсем справился! Поедем, куда тебе надобно.
— Садись, поедем.
Тем временем баба-яга пробудилась, слезла с печи, смотрит — нет Ивана-царевича. Бросилась в конюшню — и там никого.
— Сам ушёл и коня увёл! Ну, погоди, Иван-царевич, посмеюсь и я, когда твоя голова будет у меня на шесте!
Вскочила в каменную ступу и кинулась в погоню. Пестом ступу толкает, помелом следы заметает. Видит — через огненную реку мост перекинут. Стала по мосту переправляться, а мост чуть держался, посреди реки обломился. Провалилась Яга Ягишна в огненную реку и сгорела.
Иван-царевич приехал к морю-океану, махнул ширинкой три раза — протянулся мост до острова Буяна.
Через море переехал и стал на острове Буяне под самым высоким дубом яму копать. Копал, копал — выкопал железный сундук. Только замок отбил, крышку приоткрыл, как заяц выскочил из сундука и убежал в лес. Бросился Иван-царевич в лес, а навстречу ему медведица с зайцем выходит.
Иван-царевич зайца разорвал, вылетела из зайца утка, взвилась в небо. Добрый молодец схватил лук, подстрелил утку; упала утка в море. Что теперь делать? И вспомнил про щуку. В ту же минуту, откуда ни возьмись, показалась щука; схватила щука утку и приплыла к берегу:
— Возьми, добрый молодец! Я век твоё добро не забуду.
Иван-царевич утку разорвал, яйцо в платок завернул и сунул в седельную суму.
Вскочил на коня:
— Поспешай в Кощеево царство!
Приехал к Кощееву дому. Марья Моревна выбежала на крыльцо вся в слезах:
— Ох, Иван-царевич, сейчас Кощей воротится, опять тебя смерти предаст!
— Ну, теперь мы с Кощеем потягаемся! Кто кого смерти предаст — дело покажет. Садись на коня!
Подхватил Марью Моревну, посадил позади себя, и уехали.
— Готова ли Марья Моревна под венец идти?
Выбегают слуги:
— Приезжал сюда Иван-царевич и увёз Марью Моревну.
Кощей рассердился:
— Зачем отпустили?
Кинулся Кащей на слуг: кому руку оторвал, кому ногу, а других и вовсе жизни лишил.
Побежал на конюшню и говорит своему коню:
— Не знаешь ты моего горя: Ивана-царевича зятья оживили, и увёз он опять Марью Моревну!
Отвечает конь:
— Теперь мешкать некогда: у Ивана-царевича конь — мой младший брат. Садись скорее.
Кинулся Кощей в погоню, вот-вот настигнет Ивана-царевича с Марьей Моревной... Под ним вещий конь спотыкаться стал.
Заругался Кощей, зашумел:
— Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься?
— Чую беду-невзгоду над тобой.
— Не надо мной, а над Иваном-царевичем невзгода!
В ту пору проговорил Иванов конь:
— Не догнать бы меня моему старшему брату, да Кощей один, а вас двое. Достань-ка, Иван-царевич, яйцо из сумы. Скоро догонит нас Кощей.
В то время Кощей закричал:
— Стой, Иван-царевич, всё равно не убежишь от меня!
Добрый молодец размахнулся, кинул яйцо обземь. В ту же минуту грянул гром и пошёл смрад по земле, а Кощей с коня повалился.
Попировали у Ворона Вороновича, у Сокола Соколовича да у Орла Орловича, а потом Иван-царевич с молодой женой воротился в своё царство.
Тут на радости задали они пир на весь мир. Три дня попировали, а потом и за дела приниматься стали.
Комментариев нет:
Отправить комментарий